Мир, в котором меня ждут. Ингрид - Екатерина Каптен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разнося еду прочим раненым, Ингрид подавленно молчала. После обеденного обхода отец Хельги сказал:
– Ингрид, теперь вы видите, с чем я имею дело. Знаете, я очень горжусь своей дочерью. Она не только обладает редким талантом лекаря, но и любит его. Это очень важно – всегда давать работу своему таланту. Сегодня ночью я вызвал её в лазарет снова, как только приехал сам, и она пришла без лишних вопросов. Обычно я не разрешаю ей снимать ограничитель, чтобы определять болезнь, и она слушает меня. У раненых, конечно, положение сильно отличается от тех, кто заболевает долго и постепенно, но и их тоже надо услышать изнутри.
– Если честно, один раз Хельга смотрела меня без ограничителя… – призналась Ингрид, потому что она очень не любила что-то скрывать, особенно после горького урока с Нафаном.
– Я знаю, Хельга мне писала об этом. Иногда помощь надо оказывать быстро, и, если на весах против врачебной гордости лежит здоровье человека, нужно выбирать здоровье. Поэтому Хельга поступила правильно. Она просто боялась вас потерять.
– Знаете, мне очень интересно узнать, что же она тогда увидела, – сказала Ингрид.
– Хельга мне не написала, что именно увидела, но написала, что услышала. Когда она взяла вас за руки, то услышала звук… – Он замялся, подбирая слова. – Как сказала сама Хельга, «он походил на скрежет тормозных колодок паровоза». Она сначала даже не поверила, что такое может быть, а потом стала особенно внимательной к вам, потому что по-настоящему испугалась за ваше здоровье, Ингрид. А потом перед Пасхой написала мне письмо, что поняла, что к чему, но без подробностей. Я думаю, вам виднее, после какого события…
Ингрид опять смутилась и перевела разговор:
– Кьярваль Фолькор, знаете, когда я оказалась на земле после предательства Нафана… Ой, Нафан, а он ещё здесь? – Её словно ударило током.
Ингрид так озаботилась о Хельге и раненых, что совсем забыла о нём.
– Нет, Нафана перевели в другое место. Не надо его смешивать с теми, кто тут оказался из-за него.
– Это была и моя вина тоже.
– Вас использовали, вы не по своей стали участником действа. Вы же и прекратили его. Все эти люди просто ранены, а не мертвы благодаря вам.
– А покойные?
– Из-за глупости Нафана.
– Не только его, но и моей тоже. Нафан так гордился своим умом и… расчётливостью. А меня укорял, что я очень непоследовательна.
– Именно, что он гордился. А гордыня всегда тянет за собой глупость. И по результатам я прекрасно вижу, кто тронулся умом, а кто прозрел. И делал он это сознательно. Не вздумайте себя корить, так вы заработаете себе язву.
– У меня болели почки.
– Неудивительно. Что ж, теперь и мне как лекарю стало много о вас понятно. А потом у вас притупился слух?
– Да он и так у меня был всегда не очень… – Ингрид задумалась, а ведь действительно, она стала ещё хуже слышать, особенно на левое ухо: – Именно! Как вы догадались? Или слишком заметно?
– Почки и уши связаны, но я, разрешите, оставлю этот разговор на потом. Одно я могу сказать точно, теперь вы не будете так много есть.
Ингрид внутренне сжалась: ей казалось, будто её вновь стыдили.
– Ингрид, причина того, что вы так много ели, стала понятна Хельге после вашего обморока перед биатлоном. Таким образом ваш организм… как бы это лучше сказать… укреплял тормозные колодки паровоза.
– Так и это тоже было под влиянием Чумного Доктора?
– И его тоже, конечно. Ваша… кхм… прожорливость… складывалась из трёх факторов: вам надо поддерживать копию, укреплять себя из-за душевных переживаний и, разумеется, из-за демона, который всегда пользуется самыми слабыми местами в человеке. Вам ещё очень повезло, невидимая Длань хранила вас все эти дни.
– Моя прабабушка дала мне святой воды, когда я в деревне на земле слегла…
– Да, я так и подумал, что дали что-то очень сильнодействующее. Прабабушка спасла вам как минимум здоровье. А это уже очень много.
– Знаете, я очень благодарна Хельге, Арти, Сольвейг, Улаву, Эдварду, вам лично, Георгу Меркурию, Феодоре Анисии и всем-всем остальным… Я не привыкла к тому, что меня принимают, а здесь вы не отвергли меня, хотя я очень… неправильная. Не на месте.
– Разве вы считаете, что здесь не ваше место?
– Ну-у-у… – протянула Ингрид, – я даже не знаю… Право… Место человека там, где его ждут.
– Вот вы и живёте в том мире, где вас всегда ждут, Ингрид, – сказал Кьярваль Фолькор.
Но Ингрид продолжила препираться:
– Мне очень далеко до вас, вы слишком все прекрасны для меня. Я всегда ощущаю себя недоделком каким-то. Хельга красивая, Сольвей красивая, Арти красивая, все красивые, а я – нет…
– Красота, Ингрид, это не то, с чем всякий рождается на свет Божий, а то, чему он позволяет в себе расти. Например, кто самый красивый был из мальчиков в вашем классе?
Ингрид задумалась, потому что самым симпатичным она считала Нафана. А вот юношей, в котором проклёвывалась именно мужская красота, был, пожалуй, Улав.
– Ингрид, когда дитя рождается, мать его любит любым. Безобразным, мятым, сморщенным, синеватым или красным. Потом он может расти тощим или, наоборот, походить на мешок муки. Может от природы быть весьма миловидным или, напротив, нескладным. Но то, что каждый делает с собой сам, определит его подлинную красоту. Я знаю многих барышень, которые были так хороши собой в вашем возрасте и так привыкли к ухаживаниям и вниманию, что, позабыв обо всём, очнулись только в свою четверть века, оставшись без всего – без семьи и даже без ухажёров. И, напротив, знаю примеры, когда юные и не очень привлекательные собой девы расцветали лишь в замужестве к тридцати годам, да так, что сердце замирало от восхищения. А потому Ингрид, ответьте мне на вопрос, у какой птицы птенец милее – у курицы, или орла?
– Э… Я орлят и не видела ни разу… А цыплята очень милые.
– Орлята, Ингрид, очень страшненькие на вид, особенно, когда перьями начинают покрываться. Так вот, цыплята милые, но из них вырастают всего лишь курицы и петухи, а из орлят – орлы и орлицы. И вот, Ингрид, я не скрою, что вижу в вас орлицу.
– Э… Но…
– Ингрид, не возражайте. То, чего вам недостаёт, мы восполним. Впереди всё лето, которое вы проведёте у нас.
– У вас? – Впервые за долгое время глаза Ингрид радостно расширились и на лице расплылась улыбка. – Правда?
– Да, у нас, а также в поместье Бьяркана и у Рододендронов… Вы стали очень дороги нам.
Ингрид опустила голову:
– Мне кажется, что вы во мне обязательно разочаруетесь. Все родители моих знакомых на земле сначала говорят, что я хорошая и интересная, но потом я узнаю, что совсем им не понравилась и что всех только бешу.
– Прямо так и говорят?
– Да. Или около того. В лицо мне улыбаются, а так…
– Ингрид, я не удивлён, что Хельга услышала скрип паровозных колодок, когда диагностировала вас. И, Ингрид, запомните: никогда не позволяйте себе чертыхаться.
– А разве я чертыхнулась?
– Вы сказали слово «бешу». Выбросите эти слова! Замените в своей речи их любыми другими, но не произносите слов от лукавых имён.
– Да, хорошо, буду следить за собой. – Девочка коротко вздохнула. – Давайте я пойду собирать посуду, наверняка, пациенты уже поели…
Тут она замерла, увидев ярый взгляд Кьярваля Фолькора.
